Часами копался он в каталожных ящиках, заказывал себе горы книг и брошюр, в которых, судя по названиям, должно было говориться о малых народах Северного Кавказа, а значит, и об ингушах. Однако ни чего не находил. И чем больше страниц он пролистывал, тем горячее становилось желание найти то, что ищет. Ему уже начинало казаться, что слова «ингуши» и «чеченцы» кем-то старательно вымарываются из всех изданий.
Много позже Вослан узнал, что догадка его была обоснованной, и слова эти действительно изымались редакторами из книг, журналов и газет, словно репрессированные Сталиным и Берией народы вообще никогда не существовали на земле.
Более того, к своему изумлению Вослан не смог заказать в библиотеке ни одной книги на ингушском языке! Тогда как Феликс спокойно читал все, что вздумается, на латышском. И другие однокурсники из самых разных республик заказывали себе литературу на родных языках. Только теперь осознал Вослан, почему ингуши плакали возле репродукторов, когда после двадцатого съезда впервые услышали исполнение своих народных песен по-ингушски.
То немногое, что Вослану по крупицам удавалось отыскать, он аккуратно переписывал себе в блокнот. И вот, наконец, ему попалось дореволюционное издание киги генерала графа Ткачева, выпущенной в 1912 году в Санкт-Петербурге, в оглавлении которой он увидел разделы «Чеченцы» и «Ингуши». Сердце его радостно екнуло. «Нашел! Значит, все-таки есть! Просто я недостаточно хорошо искал.»
Забыв обо всем на свете, Вослан с жадностью набросился на чтение. Но уже на третьей странице вдруг почувствовал, что кровь горячей волной заливает лицо. Он торопливо прикрыл страницу ладонями и оглянулся по сторонам. Люди вокруг были заняты своей работой, и никто не обращал на него никакого внимания. Вослан убрал руки и вновь склонился над книгой, однако буквы в тексте то сливались, то расплывались, то совсем исчезали. Он вытер глаза платком и заставил себя читать дальше.
Скверно, очень скверно говорилось здесь об ингушах и чеченцах. Автор писал, что вайнахи – невежественные, жестокие, грязные люди, готовые без жалости, как муху, убить любого человека. Доверять им нельзя ни в чем, потому что все они – воры и обманщики. Досаждают соседним нациям, угоняя у них лошадей, скот, целые отары овец.
Особенно плохо отзывался генерал Ткачев об ингушах, именуя их не иначе, как дикарями. Писал, что они не имеют никакого понятия о культуре и достоинстве. Перед любым, хотя бы маленьким, начальником готовы заискивать, угодничать, унижаться. Для иллюстрации дикости нравов, он приводил рассказ, как однажды ему пришлось заночевать в ингушском селении Мочкий-Юрт.
Справясь, кто наиболее богат и уважаем в селении, Ткачев попросил проводить его к этим людям. Хозяева, узнав, что в гости к ним пожаловал русский граф, да еще и в генеральских эполетах, тут же засуетились, забегали из дома в дом, захлопотали. Не знали куда приглашать – сначала в одну комнату, потом в другую. И как получше усадить не знали – все подкладывали подушки и на скамеечку, и за спину. Такое откровенное заискивание раздражало Ткачева. Когда суетятся всей семьей вокруг абсолютно незнакомого человека, значит, видят в том какую-то корысть. Он решил быть как можно более суровым с этими дикарями.
Наконец, хозяева угомонились. Глава семьи, которого звали Османом, сел рядом, и пытался занять гостя разговорами на ломанном русском языке.
Тем временем хозяйский сын, здоровенный детина, принес в комнату высокий кувшин с водой, небольшой тазик, полотенце и жестами предложил умыться. Это оказалось весьма кстати с дороги. Однако генералу было чудно, что взрослый мужчина – широкоплечий, сильный, с кинжалом у пояса – прислуживает ему, как денщик. И по всему своему виду не чувствует при этом никакого унижения! Вынеся таз из комнаты, он тут же вернулся с тряпкой и вытер забрызганный пол.
После этого Осман предложил Ткачеву разуться, чтобы отдохнули ноги. Его дикарь – сын, видимо, напрочь лишенный самолюбия и гордости, помог стянуть генеральские сапоги, вышел с ними из комнаты, а вскоре принес обратно – сапоги были тщательно вымыты и вычищены до блеска. Поставив их рядом с гостем, он замер воле двери. Через некоторое время вошли еще два хозяйских сына, таких же рослых и широкоплечих, опоясанных кинжалами, и, не сказав ни слова, вытянулись рядом с братом.
- От чего они стоят? – удивительно спросил Ткачев. – Скажи им, чтобы садились!
- Пуская стоят! – махнул рукой Осман. – Ничего с ними не случится!
Вскоре принесли угощение. Но женщины в комнату не заходили, а лишь за дверью передавали готовые блюда молодым людям, которые расставляли их на столе. Делалось все это молча.
Странным показалось Ткачеву, что сидели за столом и ели они только вдвоем с Османом. Никто из этой дикой семьи не изволил поужинать вместе с ними. Сыновья во время трапезы, словно вышколенные гарсоны в ресторане, стояли в двух шагах от гостя, следили за каждым его движеньем и без конца пододвигали и подкладывали ему кушанья. Доходило до смешного: не успевал Ткачев отпить глоток чурпы, как пиала тут же пополнялась. Стоило ему мельком взглянуть на слегка запачканные едой кончики пальцев – и моментально подавалось полотенце. Когда он сказал, что сыт и больше есть не будет – принесли умыться.
Пока старший сын поливал на руки сначала гостю, а потом отцу, двое других быстро убрали грязную посуду, стряхнули крошки со скатерти и заново начали накрывать на стол. На этот раз – чай, фрукты, орехи, мед, халву и прочие сладости. Но Ткачев уже был сыт по горло и потому едва притронулся к ним. После обильной еды клонило ко сну. Заискивание хозяев утомляло его. И кода Осман предложил девушек с гармошкой и устроить для гостя танцы, он, уже не сдерживая раздражения, замахал руками: «Нет, нет, нет! Не надо мне никаких танцев, никаких девушек! Я хочу спать!»
Стол мгновенно убрали. Генералу постелили в этой же комнате и, к его превеликому удовольствию, оставили, наконец, в покое. А наутро все повторилось вновь – щедро накрытый стол, умыванья, кувшины, полотенца, женское шушуканье за дверью, молча прислуживающие сыновья хозяина и докучливое внимание Османа.
Все, буквально все раздражало здесь Ткачева. Беготня в доме, суета вокруг его персоны и, более всего, полное отсутствие достоинства у ингушских мужчин. Изумление и презрение к этим диким людям достигло свого предела, когда он садился на коня, а сыновья Османа, обгоняя, как мальчишки, друг друга, бросились придерживать ему стремя с другой стороны седла. И после этого, вскочив на своих коней, проводили его до окраины селения.
Когда Вослан закончил читать, он долго не мог прийти в себя. Было горько и обидно. Как же так? Образованный, умный человек – ведь генерал же! – ничегошеньки не понял. С таким пренебрежением написал о народном обычае встречать гостей, пусть даже вовсе незнакомых, как самых дорогих и близких людей. В особенности, если они приехали издалека. И тем более, если это представители другой нации.
Вослан вышел из читального зала, несколько раз прошелся по длинному коридору из конца в конец. Вновь и вновь перебирал он в памяти прочитанное. Ведь все, что раздражало графа в доме Османа, было продиктовано отнюдь подобострастием и не корыстью, а вековыми законами вайнахского гостеприимства. И не в генеральских эполетах, как думает Ткачев, здесь было дело. Приди он в любой ингушский дом и в каком угодно одеянии – везде прием был бы таким же радушным. С той лишь разницей, что в богатом доме – побогаче, в бедном – победнее. Но и там и там для гостя на стол достали бы все самое лучшее.
Вослан вспомнил одну притчу, которую еще в детстве рассказывал ему и братьям покойный отец.
В гости к бедному человеку пришел богатый. Хозяин выставил все, что было в доме: чурек, соль воду. Больше у него ничего не нашлось. Рядом с собой на стол он, вынув из ножен, положил кинжал. Тогда гость выложил перед собой обнаженную саблю.
Когда они поели, богатый сказал: «Я знаю, что ты поставил передо мной все, что имелось в доме, ничего не пожалел. Но зачем, скажи, ты положил на стол кинжал?»
«Да, я действительно выставил все, что нашлось, - ответил бедный. – Но если бы ты стал высмеивать мое скромное угощение или пренебрег им – я бы этим кинжалом снес твою голову».
Он помолчал немного и свою очередь спросил: «У меня к тебе тоже вопрос. Ты, ни слова не говоря, поел то, что тебе поставили. Но прежде чем дотронуться до чурека, ты вытащил из ножен саблю и положил перед собой. В чем смысл твоего поступка?»
Богатый ответил: «Как только я вошел в ворота твоего дома, я понял, что живешь ты не богато На стол ты поставил все, что мог. За это тебе спасибо, и пусть Аллах дарует изобилие твоему дому. Но если бы ты стал плакаться, говорить, что живешь бедно, что тебе нечего больше подать и так далее, клянусь вот этим чуреком, я бы снес тебе голову саблей».
Конечно, такую притчу мог придумать только гордый народ. Привыкший почитать гостей, отдавать им последнее, но никогда и никому не прощающий унижения.
Вослан, не замечая никого, ходил и ходил по коридору библиотеки. Он вспоминал, как родители учили его и братьев относиться к гостям. У матери даже в самые трудные времена всегда было что-то припрятано на случай, если неожиданно к ним зайдут люди. «Гостей посылает Аллах, - говорила она. – Отдаешь последнее гостю, значит, отдаешь Аллаху».
С детства и он, и Хасан, и Султан твердо знали, что если кто-то пришел в дом, нужно сразу забрать его обувь помыть, почистить ее. Мать, конечно, сразу начинает готовить что-то на кухне, отец беседует с пришедшими, а они носятся по дому – кто наливает воду в кувшин, кто ищет таз ил полотенце, кто готовит тряпку подтирать пол после умывания. Все должно стоять готовым под дверью. Хасан, как старший, войдет в комнату к гостям, а они с Султаном подглядывают в щелку. Только гости умоются и Хасан вынесет таз с водой, они тут же забирают его и подают брату тряпку. И радуются, что все у них продумано до мелочей; они знают, придет время, когда и им, наконец, доведется проявить себя перед гостями.
А потом помогают матери на кухне – быстрей, быстрей, быстрей, чтобы гость не ждал! Мать подает им тарелки с горячими румяными лепешками, с дымящейся ароматной картошкой, чайник со свежезаваренным чаем, и они чуть ни бегом несут угощение в комнату. В дверях передают все в руки Хасану, а сами не заходят. Ни детям, ни женщинам не положено выходить к гостям.
А Хасан-то, Хасан! И не узнать его – такой серьезный, важный, бровью не поведет. Ни словечка не вымолвит – все, как отец велел. Молча расставит кушанья на столе и ухаживает за гостями – кому что подать, положить, убрать. Хоть час, хоть два будет стоять, но виду не подаст, что устал.
Первым до этого дорос, конечно, Султан. И теперь Вослану уже одному приходилось торчать под дверью, вприглядку, учась искусству ингушского гостеприимства. Односельчане часто заглядывали в их дом, но почти всегда они были пешие. Поэтому, когда Вослану впервые довелось самостоятельно обслуживать гостя – Василия Степановича Гудова – он и допустил оплошность, по ингушским понятиям очень грубую: не придержал стремя, чтобы удобнее было садиться на коня.
Вослан вспомнил, как сильно обиделся на отца за оплеуху. Тогда ему показалось, что ударили его незаслуженно. А теперь он вдруг понял, что отец поступил абсолютно правильно. Преподал ему урок на всю жизнь. Суровый урок, но необходимый. Потому что это была не прихоть отца, а вековая народная традиция, передаваемая из поколения в поколение. И нарушать, забывать ее – нельзя никому. Иначе как же ее сохранить?
А генерал Ткачев? Наверное, его уж нет на земле. Но книга-то осталась! Осталась запечатленная на века черствость и неблагодарность русского дворянина, не сумевшего оценить искреннее гостеприимство простых ингушей, сердцем почувствовать красоту обычаев чужого народа. О, если бы семья того Османа из Мочкий-Юрта, его рослые, широкоплечие сыновья знали, как ославил их важный гость на весь белый свет, они добрались бы до Петербурга, перевернул его кверху дном, нашли бы обидчика и свершил свое возмездие. Ингуши просты, доверчивы, дружелюбны, но когда они сталкиваются с предательством подлостью, оскорблением их чести, то не забывают и не прощают этого до конца своей жизни.
Саид Чахкиев
"В тисках"
Назрань, 1998
